ТЕКСТ: Екатерина Липихина
ФОТО: из семейного архива Сергея Мендосы-Истратова
«В жизни никаких проблем нет. Вообще», — он произносит это без удальства или интонаций философского откровения. Нет проблем — констатация факта. Для Сергея Мендосы-Истратова, генерального директора сети ветеринарных клиник «Белый клык», успешного бизнесмена и талантливого врача, жизнь — не череда неприятностей, а поток событий.
Название «Белый клык» известно многим владельцам домашних животных. Ветеринарных клиник с таким именем уже 5 (3 в Москве и 2 в Калининграде), и слухами о них земля полнится. Рассказывают, что здесь особенно доброжелательное и терпеливое отношение к пациентам и их хозяевам, при этом темп, в котором работает медперсонал, очень бодрый. В своих отзывах многие клиенты отмечают профессиональный уровень специалистов, оснащённость высокотехнологичным оборудованием, общую слаженность и организованность в работе клиники, а также абсолютную чистоту помещений. Эти и многие другие характеристики рождают у посетителей любой клиники «Белый клык» ощущение, что они не останутся один на один со своими проблемами, что им обязательно помогут.
Отлично знают сеть ветеринарных клиник «Белый клык» и в ветеринарном сообществе. Именно в «Белом клыке» было проведено множество новаторских операций. Так, в 1999 году впервые в России с лечебной целью, а не в порядке эксперимента, вживили собаке кардиостимулятор. Через год провели первую операцию с искусственным кровообращением — заменили собаке двустворчатый клапан сердца.
Клинический случай
— Успехи клиники «Белый клык», похоже, исключительно ваша заслуга?
— Ни в коем случае. Один я ничего не смог бы сделать. Мне повезло с единомышленниками на старте. И сейчас у нас огромный коллектив, состоящий из прекрасных, высокоинтеллектуальных людей. Именно он добился успехов. Вообще меня всегда окружали люди, которые помогали, направляли и поддерживали, как внутри коллектива, так и вне его. И сегодня многие коллеги — мои настоящие друзья и в клинике, и в ветеринарном сообществе. У нас общие взгляды и общие чаяния.
Команда, конечно, необходима. И всё же у неё должен быть лидер. 10 лет назад Сергеем завладела мечта открыть частную клинику. Чтобы её осуществить, он продал свою квартиру на Белорусской, дополнительно занял крупную сумму, а потом долго набирался опыта в московских, петербургских, зарубежных клиниках, обобщал, анализировал его и вырабатывал свой собственный стиль руководства.
— В детстве мама давала мне максимум свободы и я знаю, что это — самая большая ценность. Я стремлюсь управлять клиникой так, чтобы у врачей сохранялся максимум свободы, стараюсь создавать демократичную среду, в которой многие решения принимаем коллегиально. Я стремлюсь предоставлять сотрудникам возможность пользоваться всей инфраструктурой клиники, чтобы каждый мог раскрыть свой потенциал и был наравне с лучшими врачами. То есть я лишь создаю нужные условия, задаю правильный вектор. Если и есть какие-то мои заслуги, то они в перфекционизме и зацикленности на качестве нашей работы. Поэтому я много вкладываю сил и средств в обучение персонала. Иногда мои коллеги-руководители клиник беспокоятся: мы человеку поможем в учёбе, а потом он от нас уйдёт. Конечно, уйдёт, если перерастёт уровень клиники, в которой работает. Нужно соответствовать, расти самим, чтобы врачам всегда было у вас интересно. И для этого есть инструменты, отшлифованные мировой практикой. Недавно я был в США в одном из лучших ветгоспиталей на стажировке по управлению. Нам позволили провести анализ деятельности компании путём интервьюирования руководителей всех уровней — от низшего до высшего. Существующие в США и других странах модели менеджмента, позволяющие ветклиникам успешно развиваться, можно с успехом применять и у нас.
— И они будут работать на нашей почве?
— Сейчас в науке, а также в практической ветеринарии нет никакого самобытного русского пути. Единственное на данный момент наше отличие от американцев заключается в разном уровне «эволюционного развития». Этим нужно воспользоваться: мы, как отстающие, можем не придумывать всё с нуля. Лет через 10–15, когда, впитав в себя чужой опыт, внедрив обкатанные технологии, мы встанем на одну ступень с западными клиниками, вот тогда будем генерировать собственные, самобытные идеи.
— Ваша вера в будущее отечественной ветеринарии заразительна.
— Это вообще интересное дело. Я вижу огромные перспективы современной ветеринарии и надеюсь, что могу многое сделать для её развития. Я настолько увлёкся «общими вопросами», что однажды перестал оперировать и полностью погрузился в административную работу. Но я же не сменил род деятельности!
— Кстати, о роде деятельности. Как вы вообще оказались в ветеринарии?
— Мама, преподаватель биологии, пришла работать в Московский зоопарк. Мы жили неподалёку, и я много времени проводил в зоопарке. Как только я заикнулся о том, что хочу быть ветеринарным врачом, она познакомила меня с Владимиром Михайловичем Хромовым, который стал моим крестным отцом в профессии. Ему было тогда чуть больше 20. Молодой ветврач зоопарка, он настолько заразил меня своим энтузиазмом, что я больше не раздумывал, куда идти учиться. Я пошёл по тому же пути, что и он: веттехникум в Волоколамске, армия, институт.
— Но ведь кроме интереса к профессии нужна ещё огромная любовь к животным. Это тоже «заразно»?
— Может быть, не знаю. Общение с больными животными эмоционально сложно. Сострадание — необходимое для ветврача качество. Мне кажется, что у всех моих коллег оно есть. Кстати, в США было проведено по этому поводу одно любопытное исследование. Учёные выясняли, что является основным мотивом при выборе профессии медика и ветврача. «Человеческие» врачи назвали хорошую оплату, престижность профессии, а вот о возможности помогать людям упоминали редко. Для ветеринаров престиж и деньги (в Америке эта профессия не менее статусна) оказались на втором месте по значимости, а на первом — желание лечить животных.
Нежный возраст
Сострадание и желание помочь. Когда оно появляется в человеке? Его закладывают в детстве родители и хорошие книги? Или же достаточно одного случая, которому оказался свидетелем, чтобы понять и почувствовать ценность и хрупкость жизни?
Сергей родился в 1967 году. Первые несколько лет с родителями жил в Москве. Его отец, Леонардо Мендоса, симпатизировал социалистическим режимам, получать высшее образование приехал в СССР. Это было время бурных событий в Латинской Америке: время кубинской революции, Фиделя Кастро и Эрнесто Че Гевары. Народные волнения в Мексике в конце 60-х вовлекли многих людей в политику. Одним из них оказался Леонардо Мендоса — член молодёжной революционной организации. Он чудом избежал 30-летнего приговора, оказавшись в Москве, когда в Мексике происходили аресты его товарищей по борьбе. Ещё будучи студентом РУДН, Леонардо познакомился с Натальей Истратовой, молодые люди поженились, и вскоре у них родился сын. Когда же Сергею исполнилось 5 лет, вся семья отправилась в Чили вслед за отцом, который получил должность аналитика в национальном министерстве железнодорожного транспорта. Чили была страной с сильной экономикой, где Сальвадор Альенде, кстати, врач по образованию, строил социалистическое общество. В Сантьяго Сергей поступил в школу и быстро подружился с ровесниками.
Серёжа с мамой Натальей Истратовой и папой Леонардо Мендосой
— Мне нравилось учиться. В школе было много интересного: мы ставили разные опыты, играли, мы чувствовали себя свободными, потому что главное внимание учителя уделяли не дисциплине, а обучению. Они всё время открывали перед нами что-то новое, что, естественно, не убивало желание учиться, а, наоборот, пробуждало жажду познаний.
Эта безоблачная жизнь длилась чуть меньше года — ровно до тех пор, пока не случился переворот под руководством генерала Пиночета. Сергею было почти 7 лет, он очень хорошо запомнил всё, что происходило тогда в Сантьяго.
— Люди были вынуждены соблюдать множество жёстких правил, чтобы спасти свою жизнь. Я очень быстро научился падать на пол при первом же выстреле. Дом Альенде был в километре от посольства, где мы укрывались. Президента убили во дворце, а потом разбомбили его дом. Помню, мощь взрыва я ощутил всем телом, помню, как всё дрожало и тряслось. А ещё я страшно переживал за своих друзей, потому что их участь была печальной. Тогда у меня возникла чудовищная личная ненависть к Пиночету. Мысленно я убивал его снова и снова. Уже после, когда мы сбежали из Чили в Мексику, мой дядя видел, как я тыкал ножом в кукол и говорил: «Умри, Пиночет». Тогда он подумал, что я сошёл с ума. Конечно, мои детские впечатления не прошли бесследно. Я считаю, что стресс — нормальное явление для формирования психики. На протяжении всей эволюции человек живёт, то и дело сталкиваясь со стрессами, в результате вырабатываются механизмы, которые помогают ему в следующий раз выйти живым из аналогичной ситуации или вообще суметь её обойти.
Планов громадьё
— Мне нравится думать о работе практически всё время — а работы непаханое поле. Наша ветеринария находится ещё в зачаточном состоянии. Это и хорошо и плохо. Конечно, значительно легче, когда все идёт по накатанному пути и в плановом порядке, когда не случается никаких сюрпризов и неприятностей. Зато у нас интересно, можно очень многое сделать.
Сергей, всё больше и больше увлекаясь, рассказывает о своих планах. Одновременно он что-то чертит на листе бумаги, по креативному замыслу дизайнеров кафе, где мы сидим, заменяющем скатерть. В основном это стрелки и стрелочки, энергично направленные в одну сторону. Велик соблазн представить себя психологом и сделать вывод о целеустремленности как важной черте характера моего собеседника. Итак, следуем по стрелке.
— Главная проблема — персонал клиники. Точнее, его подготовка. Ветвузы сейчас переживают кризис, соответственно, выпускники не имеют нужного уровня подготовки. Лишь 5% студентов сохраняют мотивацию, т. е. желание помогать животным, до конца учёбы. Чтобы получать хорошо подготовленных специалистов, нужно всё менять с самого начала. Неверно работает не только система вузовского образования, но и фильтр отбора абитуриентов. В США, например, одним из ключевых предметов для поступления в ветеринарный вуз является математика. Наши абитуриенты её не сдают. И напрасно: у врача должна быть математическая структура мышления, логика, дедукция — буквально по Шерлоку Холмсу. Кстати, его прототипом был учитель Конан Дойля, врач.
При нынешнем положении дел всё, что мы можем сделать — отследить подходящих выпускников ветакадемии и заняться их учёбой уже всерьёз — в интернатуре у разных специалистов, помочь получить дополнительное образование, в том числе — и за рубежом. Ведь у нас, у врачей, качество услуги, которую мы оказываем, напрямую связано с качеством образования. А ещё в «Белом клыке» мы открыли бесплатную школу ассистентов ветврача.
— Неужели вы считаете, что лично вам по силам решить задачу вузовского образования?
— Одному — конечно, нет! Хотя каждый способный человек может добиться многого. Надо просто искать возможности. Внести коррективы в систему высшего образования — разумеется, нелёгкая задача, но выполнимая. Одним из инструментов её, как ни странно, является качественная работа самих клиник. Чем выше планка, нами установленная, тем активнее придётся перестраиваться вузам, чтобы выпускники могли находить себе работу.
Сегодня в «Белом клыке» мы занимаемся некоторыми организационными вопросами, может быть, и рутинными, зато явно способствующими улучшению качества нашей работы. Например, совершенствуем механизмы, которые помогают врачам контролировать своих пациентов. В каждой ветеринарной клинике, даже многопрофильной, должен существовать принцип лечащего врача, который будет вести животное до тех пор, пока оно не выздоровеет, несмотря на то, что у пациента может быть много болезней, и лечиться он может одновременно у нескольких специалистов. Для этого нужно решить целый комплекс проблем: создать необходимый инструмент, желательно, компьютерную программу, продумать каждую мелочь в рабочем дне врача, чтобы он имел возможность легко конторолировать своих пациентов, ничего не забывая и не упуская. Это очень сложно, но думаю, справимся.
А ещё у Сергея Мендосы есть мечта о Национальной ветеринарной палате, которая бы стандартизировала деятельность ветклиник, врачей, выдавала бы лицензии, проводила экзамены, осуществляла экспертные функции, а также функции третейского суда.
— У меня в этом деле есть немало единомышленников, справимся, — уверен Сергей, — хотя дело идёт чудовищно медленно.
Не люблю я Достоевского
— Мексика — страна сильных людей. Индейцы — люди прочные. Я идентифицирую себя как русского, но во мне течёт и мексиканская кровь. Если говорить точно, то по отцовской линии я — алмек-тотомак. Эти люди обладают фантастической толерантностью и особым философским взглядом на жизнь, с которым они принимают всё, что приносит окружающий мир, природа. Это очень сильные люди, но совсем не воинственные. Я часто бываю в Мексике у папы, в нашей большой семье, общаюсь с дядями, тётями, братьями — заряжаюсь их особой добротой и энергией. Люблю бывать там с друзьями, ездить повсюду, показывать им свою страну, хвастаться.
С отцом и тётями в Мексике
Страсть к познаванию мира в Сергее неиссякаема. Круг интересов — обширен. Собственно, он включает практически всё, что попадает в поле его зрения. Последние лет десять Сергей занимается японским воинским искусством катори — сражением на мечах.
— Я в течение жизни занимался разными единоборствами. По большому счёту, они все схожи в принципе управления телом. Неважно, чем именно ты орудуешь — кулаком или мечом — в любом случае вырабатывается чувство дистанции, умение работать в паре, взаимодействовать с партнёром, прививается ощущение ритма. Поединок, как короткий музыкальный этюд, имеет свой ритм. Если слышишь эту музыку, можно сражаться и с закрытыми глазами. Вообще, восточные единоборства требуют ещё и активной работы мозга, развивают интеллектуально. А вот эмоции во время поединка отключаются, и элемент агрессии начисто отсутствует. Для нас, эмоциональных людей, такие практики очень хороши: лучше управляешь эмоциями — легче строить семейные отношения, воспитывать ребенка, управлять клиникой, принимать пациента, разговаривать с владельцем животного…
В Японии на тренировке (2012)
После этого слова Сергей замолкает, затем на его лице появляется лукавая улыбка.
— Ну, может быть, эти занятия компенсируют желание убивать Пиночета.
— А что, оно возникает?
— Нет, с тех пор, как Пиночет умер. Мне не нравятся негативные эмоции в любом виде. Не люблю их в себе, и особенно — когда мне их навязывают в кино, в литературе. Тяжёлые, депрессивные фильмы не смотрю, Достоевского не люблю — его произведения занудны и трудно воспринимаются в современном ритме. Он, конечно, гений, но от его произведений веет депрессией. Возможно, кому-то необходимо познавать мир через такое «тяжёлое» искусство, в котором человек подвергается психологическому или физическому угнетению со стороны других людей и при этом пассивно всё воспринимает. Мне хочется драйва и хэппи-энда.
«Зообизнес в России» 7’12