Екатерина Мендоса-Кузнецова, заведующая дерматологическим отделением клиники «Белый Клык» и дипломант Европейского колледжа ветеринарной медицины, пожалуй, является одним из самых известных специалистов в России. И вот, с января 2019 года она живёт и преподаёт в США, где получила должность преподавателя дерматологии в Университете Тафтса, частном исследовательском и учебном заведении, расположенном в штате Массачусетс. Согласно Википедии, университет занимает 12-ю позицию среди исследовательских учреждений в стране, 18-ю позицию в рейтинге американских колледжей и 169-ю позицию в рейтинге мировых вузов Times Higher Education.
Перед отъездом Екатерины мы побеседовали с ней о её будущей работе, её достижениях и планах на жизнь.
— Чуть меньше года назад я брал у Андрея Комолова интервью о Коллегии ветеринарных специалистов, и спросил его, не возникала ли у него с товарищами мысль подготовить для коллегии по крайней мере по одному специалисту по каждому направлению в европейских или американских профессиональных колледжах, чтобы создаваемая система стала, скажем так, более авторитетной. И он мне ответил, что главный аргумент против таких действий — это то, что практически все, кто уезжает учиться в колледжи и получает их дипломы, обратно в Россию не возвращаются. И вот, не проходит и года, и становится известно, что Екатерина Мендоса-Кузнецова, которая долгое время была единственным в России дипломантом колледжа мирового уровня, уезжает в США. Андрей Геннадьевич этого вообще ждал?
— Не знаю точно насчёт Андрея Геннадьевича, думаю, он подозревал, что так может быть. Сергей Мендоса точно знал и ждал этого. Когда я только поступала в резидентуру, я сначала ездила на стажировку — мне там очень понравилось: понравилась вся система обучения, она меня очень впечатлила. И когда я поступила, на каком-то ближайшем общем событии в клинике «Белый Клык» мне торжественно вручили сертификат, который гласил, что клиника готова на протяжении всей моей резидентуры оплачивать мне билеты, поскольку это одна из самых затратных статей расходов во всём обучении. И тогда я сказала Сергею: «Знаешь, наверно, не надо этого делать, мне так понравилась их система, и я не исключаю варианта, что после окончания захочу остаться где-то там работать, и мне будет неудобно, если вы будете помогать мне финансово, я буду чувствовать себя обязанной». Он тогда сказал: «Не переживай, я знаю, что даже если ты уедешь, ты же всё равно нам будешь помогать». То есть они знали, насколько мне нравилась та система, насколько я понимала, что в нашей стране чего-то подобного ещё долго не будет — при том, что мы развиваемся достаточно быстро. И я думаю, что морально они были готовы.
 |
| В Швейцарии |
— Вы учились в Великобритании?
— Я училась в четырёх разных странах. Когда я начинала, мой руководитель работал в Пенсильвании, в США, и я начала резидентуру там. Потом он ушёл оттуда и поехал работать в Великобританию, я продолжила учиться у него. Но у него на новом месте работы было очень мало пациентов, а есть определённые требования: мне нужно было за период моей резидентуры увидеть определённое количество первичных случаев, а также повторных. Учитывая то, что резидентура была наездами, это довольно трудно. Ты живёшь, ты платишь за проживание, за еду, за всё; а у него на тот момент было два пациента в неделю. И я поняла, что такими темпами я и через десять лет не закончу. Поэтому у меня появилось ещё три соруководителя: в Швеции, США и Германии. И, соответственно, резидентура у меня получилась на все эти страны: я ездила то к одним, то к другим, везде проводила примерно поровну времени.
— А в каком году вы получили диплом колледжа?
— В 2012-м. И уже подтверждала его один раз: каждые пять лет проходит аккредитация, и надо его подтверждать, что я в прошлом году и сделала.
— А поскольку у вас же уже давно была идея работать за границей, сразу после окончания колледжа не было возможности остаться?
— Нет, не было. Когда я поступила и когда мне очень этого хотелось, я вообще не знала, как всё работает. Но в этой системе мне было очень комфортно, это то, о чём я мечтала. Однако для медиков и ветеринарных врачей это всегда сложно, поскольку наш диплом имеет другой уровень и не даёт права работать там в частной практике. И в Америке, и в Европе в большинстве стран ты можешь работать только в рамках университета. Я думаю, связано это с тем, что, когда тебя берёт на работу университет, он ограничивает твою практику именно конкретной специализацией. Если приглашают на кафедру дерматологии, то никто не будет там просить лечить хирургических пациентов и ни для кого не являются принципиально важными твои знания в других областях. А если ты работаешь в частной клинике, то никто не может отследить, кого ты лечишь. Юридически у тебя есть право, будучи ветврачом, работать с любыми патологиями, а они не уверены, что у тебя с базовыми знаниями всё хорошо, это может быть совсем не тот уровень, что в их стране. Поэтому, чтобы работать в частной практике, нужно сдавать сложный и дорогой экзамен на знание всей ветеринарии, учить надо всё с нуля: все виды животных, хирургию, анестезиологию и прочее. Кто-то через всё это проходит. Мне хотелось остаться после окончания резидентуры, но сам итоговый экзамен дался так тяжело, что я поняла: я не готова к такому подвигу. И решила, что если у меня будет возможность работать в университете, будет место и меня пригласят, то и чудно. Если нет — значит нет. Я не готова ещё лет пять своей жизни выкинуть на подготовку. Причём, когда я готовилась к экзамену по дерматологии, это было для меня хотя бы интересно, потому что это моя специализация; а если я буду готовиться к подтверждению диплома, то я буду учить многие вещи, которые мне абсолютно не интересны, и это будет выброшенное время, потому что всё забуду сразу, как только сдам экзамен. Я не буду это использовать, потому что не собираюсь работать врачом общей практики. И я решила, что и годы, и силы потрачены для того, чтобы уже получать удовлетворение от всех этих знаний, а не только постоянно куда-то дальше карабкаться. Я хочу развиваться, но так, чтобы мне это параллельно доставляло удовольствие.
— А сейчас вы уезжаете в университет и, допустим, проработаете там лет десять. Несмотря на это, ситуация всё равно останется прежней — вы сможете работать только в университете?
— Совершенно верно. У моего основного руководителя как раз была такая проблема. Он итальянец и учился в Италии. Хотя уровень образования там выше, чем у нас, и ему, возможно, проще было бы сдать этот экзамен. Когда он уехал в Англию, там было не всё замечательно, он хотел вернуться опять в Штаты, но подходящего места в университетах не было. А про частную практику я его спрашивала: «Может, вы бы сдали экзамен?» Но он сказал: «Я на такой подвиг идти не готов». Так что он не смог вернуться в США, при том, что он профессор и около семи лет жил и работал в Америке. Поэтому остался в Англии, и сейчас работа там его устраивает.
 |
| В Мюнхене |
— На ваш взгляд, эта система правильная?
— Сначала мне казалась, что она дурацкая, поскольку получается смешная ситуация: учить студентов ты можешь, а работать врачом нет — получается несостыковка. Но если посмотреть на это с точки зрения именно контроля качества знаний, то, в принципе, всё логично. Потому что, если я — гипотетически — получу грин-карту, которая юридически позволяет мне работать не только там, куда меня пригласили по рабочей визе, не найду место дерматолога в университете и пойду в какую-то клинику, то, думаю, реально могу наворотить дел, если ко мне придёт пациент, далёкий от моей специализации. Потому что я мало знаю в ряде областей, давно этим не занималась и не повышала уровень. Так что я согласна, в итоге система довольно правильна.
— А специалисты вот с такой узкой специализацией, дипломанты колледжей работают в частных клиниках, которые не имеют отношения к университетам?
— Да, работают и очень хорошо зарабатывают. И финансово работа в частной практике именно в качестве специалиста выгоднее, чем работа специалиста в университете. Это, конечно, зависит от университета, от уровня. Если ты профессор мировой величины, то, вероятно, твоё благосостояние будет не хуже, чем у специалиста частной клиники. Но для начала и в среднем врач, который получил такой диплом, как у меня, и пошёл работать в какую-ту клинику специалистом, зарабатывает сразу больше, чем если останется работать в университете. Мало кто из специалистов будет работать в общей практике. У американцев всё хорошо просчитывается, финансово в том числе. Они довольно меркантильны, что не умаляет их любви к своей профессии и специализации. Огромное количество людей с горящими глазами занимается своим делом. Но резидентура и весь этот путь — он очень тяжёл и морально, и финансово. Те зарплаты, которые получают резиденты, пока учатся, они небольшие и сопоставимы с зарплатой медсестры, если не меньше. Резиденты выживают, у них очень большая нагрузка, как правило, они на себе тащат большой груз работы и при этом готовятся к экзаменам. Я уже не говорю, какой стресс представляет собой этот экзамен и подготовка к нему, треть резидентов каждый год его не сдают и вынуждены после пересдавать. Это тяжёлый этап жизни, на который люди отваживаются, руководствуясь не только своим интересом к специализации, но и тем, что у них потом за это будет достойная оплата. Зарплата любого специалиста частной клиники будет на порядок или даже два порядка выше, чем врача общей практики.
— Предложение из Тафтского университета в итоге стало результатом ваших усилий по возможному отъезду или же это стало, скажем так, совпадением, ответом судьбы на ваши устремления?
— Напрямую это не стало результатом моих усилий, потому что никаких усилий к этому моменту уже не было. После окончания резидентуры я смотрела предложения по университетам и однажды подавала документы в университет штата Алабама, кажется. Меня даже не пригласили на собеседование, я не знаю, сколько там было претендентов, это не раскрывается, разумеется. Больше я не подавала заявки, какое-то время ещё просматривала предложения, потом перестала этим заниматься. Просто замоталась с ребёнком, с работой, было некогда. Мы рассматривали вариант: поехать к Андрею Тарассову, который меня давно звал в свою клинику, хотел делать под меня какую-то специальную частичную лицензию, которая позволяла бы мне работать там какое-то время без сдачи экзамена именно как специалисту. Но я собиралась и, честно говоря, ничего не делала в этом направлении. Причиной приглашения, видимо, стал тот факт, что меня знают некоторые из известных американских профессоров и считают меня хорошим специалистом. И ещё, думаю, сыграли роль мои лекции на ежегодном международном европейском дерматологическом конгрессе в Швейцарии, куда меня пригласили читать в 2017 году. Я читала четыре лекции, и один из врачей как раз подошёл ко мне и сказал, что ему очень понравилось. Это был профессор Стивен Вайт, который как раз меня и рекомендовал в Тафтский университет. Он мне говорит, что я умная, что справлюсь и полностью подхожу для должности. Мне это приятно, надеюсь, что он прав хотя бы частично. Так что в какой-то мере это можно, конечно, считать результатом моих усилий, я очень старательно готовила лекции, но прямых действий не было, я не искала позиции. Для меня это было неожиданностью, и я даже не ответила на первое их письмо, только на второе. Они так скромно написали: может быть, вы не получили первого письма, извините, что мы вас беспокоим…
 |
| В Мюнхене |
— Расскажите, пожалуйста, о Тафтском университете: что это за учебное учреждение, каков его вес в высшем образовании США и в области ветеринарного образования в частности?
— Я не могу ничего здесь сказать. Знаю, что это частный университет, и я не очень влезала в систему и не знаю, в чём разница. По разговорам с профессорами в Америке я поняла, что большого различия нет. Может быть, обучение в нём дороже для студентов, чем в государственном, не знаю. До меня работал очень известный и хороший дерматолог, Луис Феррер, который сейчас по семейным обстоятельствам вернулся в Испанию, а какой вес имеет университет, даже не знаю. Это далеко не последний университет, он на хорошем счету, но я не интересовалась подробностями. Я знаю, что в этом университете преподавал Саакашвили. Не ветеринарию, разумеется.
— А личные впечатления об университете? Вы же там были и даже читали что-то уже?
— В том-то и дело, что я там не была. Я была в других университетах, но не в Тафтском. Я вообще никогда не ездила в этот штат…
— То есть, вообще не знаете, куда едете?
— Вообще. Мы с мужем всё изучали через интернет, погоду смотрели… Общались с теми, кто там был, общались с русскими, которые там живут, в Бостоне очень большая русская диаспора. Я знаю много про этот штат, но исключительно из Сети. В университете было онлайн-собеседование, и они попросили прочитать лекцию для врачей и студентов, тоже онлайн. Типа вебинара, который транслировался на большую лекционную аудиторию. Пока мне очень понравилась атмосфера, она такая же, как я встречала в других американских университетах, где была. И мне понравились люди, которые составляют эту комиссию. Они очень доброжелательны, показывают, что хотят, чтобы я у них работала. Это, конечно, приятно, поскольку ты едешь не во вражеское логово, где ты должен чему-то жёстко соответствовать. Я очень честно пыталась говорить о том, что у меня там-то и там-то пробелы, здесь я чего-то не знаю, здесь боюсь, и с английским не всё прекрасно, а они меня только успокаивают: да ладно, всё у вас хорошо, мы вас поддержим, у нас тут специальный департамент для этого. Очень комфортные такие люди. По крайней мере, пока. Не знаю, может, всё изменится, когда я приеду (смеётся).
— А во время этой онлайн-лекции обратная связь была, вы могли видеть, как студенты реагируют?
— Я могла это видеть во время вопросов, но даже не всегда могла понять, кто там студент, кто преподаватель. Это система открытой лекции: у кого есть время и кто хочет, тот зашёл. Они попросили меня эту лекцию оставить в записи для студентов — значит она всё-таки понравилась. Хотя немного сложно, потому что я знаю американскую культуру. Они, в принципе, доброжелательны и поддерживают человека позитивно. Там больше, чем у нас, принято хвалить, поддерживать и говорить хорошее. Иногда мне из-за этого немного сложно, поскольку я могу это принять, исходя из наших «традиций», за чистую монету, а там это может быть не то что не искренне, но просто как часть культуры. Если ты даже нейтрально отнёсся, то скажешь: да, хорошо, мне понравилось. Я пытаюсь делать на это скидку: может быть, где-то было не всё хорошо, но они так говорят, чтобы меня этим поддержать. Сложно это понять полностью, поскольку я из другого мира, хотя и была там много раз, но я не стала полностью чувствовать это.
— А как у вас в этом отношении с собственными учениками складывается? Один мой учитель, приезжая в Москву на семинары, говорил нам: я сюда приезжаю не для того, чтобы вас хвалить, а для того, чтобы указывать вам на ваши недостатки, иначе зачем бы я тут был нужен…
— Про отношения с моими учениками лучше, наверно, спросить их… Но мне хотелось бы быть лучшим преподавателем. Я по натуре перфекционист, а это имеет очень много минусов. Потому что перфекционисты требовательны и к другим, может быть, иногда больше, чем к себе. Мне кажется, что я к себе тоже требовательна, но это не так заметно, я же не буду при всех себя ругать. А с другими… Я очень эмоциональный человек, мне трудно сдерживать эмоции. Наши предыдущие ординаторы в клинике моментально на наших конференциях чувствовали моё недовольство, когда они были неподготовлены. Я могла ничего не говорить, но, видимо, как-то по моему лицу они это сразу читали. И, конечно, это их не поддерживало. У меня перед глазами хороший пример одного из моих руководителей, Ральфа Мюллера, из Германии. Я бы хотела быть таким преподавателем, он умудряется поддерживать действительно сильно, даже когда ты этого не очень заслуживаешь. И я понимаю, что позитивная поддержка — это стимул намного более эффективный, нежели разговоры о том, что человек здесь оплошал, там оплошал… Мне есть с чем сравнивать, у меня были разные руководители. Мой основной — он абсолютно прямой, может быть, потому что итальянец. Мы очень похожи в этом плане. Как-то я в первый раз подготовила свою первую в жизни маленькую-маленькую презентацию на английском, мне нужно было представлять постер по клиническому случаю на конгрессе, у меня было 10–13 минут. Вначале я, разумеется, показала это своему руководителю. Он посмотрел и первое, что сказал мне: «Ну, это — худшее из того, что я видел за свою жизнь». Конечно, я не могу сказать, что это было очень стимулирующим. А Ральф Мюллер, напротив, — где-то ты ошибся, и он говорит: «Слушай, это же хорошо, знаешь какую я ошибку сделал в своё время?!..». Я стараюсь быть такой же, стараюсь, насколько можно, поддерживать своих учеников и как можно меньше реагировать на их оплошности и неудачи, но из-за того, что я такой импульсивный человек, боюсь, мне ещё далеко до идеала.
— Случалось ли вам ранее преподавать в вузах, читать какие-то лекции?
— В Московской ветеринарной академии. Однажды меня туда пригласили, и я читала, по-моему, две лекции. И это был ужасный опыт, просто ужасный!
— Почему?
— Потому что система такая. На тот момент у меня уже был довольно большой опыт чтения лекций врачам, а это совершенно иначе мотивированная аудитория. Ко мне приходили те, кому эти знания реально нужны, никто их туда палкой не гнал, в каких-то случаях они даже платили за это, и у меня всегда были в зале люди заинтересованные. А тут я пришла читать студентам, которых туда загнали, проверили по спискам и сказали, что иначе у них будет прогул, заставили сидеть и которые, как я понимаю, традиционно просто не привыкли к тому, что в рамках академии они могут получить какие-то действительно ценные знания. Соответственно, половина на задних партах и играла во что-то, какие-то люди с передних рядов только к середине лекции начали просыпаться, решив, что тут всё-таки что-то интересное и полезное для них рассказывают. Я пыталась заинтересовать и надеюсь, что это получилось. Но я не была готова к такому отношению, у меня цели такой не было — вызвать интерес у мёртвого-убитого студента, разбудить его… Зачем мне эти люди, которым неинтересно это слушать, они мешают окружающим. А они на стандартный вопрос: «Зачем вы пришли, если вы не слушаете?» — имеют стандартный ответ: «Если мы не придём, нам засчитают прогул». Так что их и винить в этом сложно. И ещё, возможно, я не совсем была права, не делая скидку на то, что студенты ещё не столкнулись с практической работой и не знают, где и какие знания им нужны. Может быть, надо было немного по-другому лекции построить, чтобы дать им понять: то, что я рассказываю, реально пригодится на практике позже. Но это я поняла только постфактум.
— Можете вы нескромно подвести итог своей работы в России, определить ваш личный вклад в развитие отечественной ветеринарии?
— Я думаю, что мой вклад, действительно, есть; и я надеюсь, что часть людей совершенно точно стала заинтересованной в дерматологии благодаря каким-то из моих лекций. Я знаю, что, когда я читаю лекции о том, что мне интересно, я могу заразить этим интересом других. Есть какая-то энергия, которая от меня идёт, и те люди, которые готовы к этому, у которых есть какой-то потенциальный внутренний моторчик, совпадают со мной и перенимают этот интерес. Таких много, кто подходил и говорил: «С вашей лекцией моя профессиональная жизнь поменялась и перевернулась, потому что я стал заниматься именно этим». Благодаря системе, которую я организовала в клинике, мы провели стажировку для нескольких сотен врачей из разных регионов; для многих из них эта стажировка была бесплатна. И она была полезной: люди получали основные алгоритмы ведения самых рутинных патологий, понимание того, как делать простые, но очень информативные тесты типа соскобов и цитологии. Мы делали учебные ролики, которые сейчас доступны на нашем сайте. Эти ролики тоже разошлись по стране и помогли многим врачам освоить какие-то простейшие тесты. То есть я надеюсь, что это мой вклад совместно с вкладом Светланы Беловой, которая первая приехала в Россию читать такие лекции. Мне кажется, мы вместе очень много сделали, было много мастер-классов, куча лекций, стажировки, просто появлялись люди, которые мне писали и задавали вопросы… Когда я только начинала лекционную деятельность, никто не понимал, о чём мы говорим, а сейчас всё поменялось очень сильно. И я надеюсь, что в этом есть и моя заслуга.
— А в Коллегии ветеринарных специалистов вы занимались дерматологическим направлением?
— К сожалению, коллегия пока не работает…
— Да, это я знаю, но идёт к тому, что она заработает…
— Я не могу сказать, что чем-то особенно там занималась. Мы до конкретики практически не дошли. Пока вся работа была сосредоточена на том, чтобы определить, как это вообще нужно организовать, какова должна быть структура. Здесь, наверно, есть какое-то моё влияние, потому что я, по крайней мере, изнутри знала, как это всё организовано в других странах. Но мне не кажется, что в коллегии я сделала что-то солидное, как я понимаю, работы там не очень много проведено. Мной-то уж точно немного. У меня времени было на это очень мало, я мало участвовала.
— Одной из основных причин того, что вы хотели бы работать за рубежом, вы ранее называли невозможность заниматься на родине наукой. Почему в России невозможно организовать нормальную научную работу?
— Наверно, неправильно говорить «невозможно». Возможно, но имеется очень много ограничений. Первое и основное — это то, что заниматься наукой, не имея рядом человека более опытного в этом направлении, крайне сложно. Причём именно рядом. Есть специалисты, тот же Ральф Мюллер, которые готовы участвовать в моих исследованиях, но даже то исследование, которое мы делали в рамках моей резидентуры, чуть не завалили просто из-за того, что в момент пересылки всяких статистических данных возникла какая-то ошибка, а мы не сидели вместе, глядя в компьютер. Я выявила ошибку, только приехав в Германию, и уже перед публикацией её исправила. Но дело даже не в этом. Очень трудно тянуть себя, как Мюнхгаузен за волосы, самостоятельно. Когда ты каждый день не «варишься» в кругу людей, которые этим занимаются, знают, как поставить вопрос, как поставить задачу, какие есть варианты создания этих протоколов… Это возможно, и я думаю, что те исследования, которые мы с Любовью Николаевой делаем, будут завершены и опубликованы, но это всё происходит намного сложней и медленней, чем тогда, когда у тебя есть наставник, который это умеет делать. Второе, большинство научных исследований — по крайней мере, в дерматологии и иммунологии — подразумевают какую-то лабораторную базу. У нас в России нет нормальной лабораторной базы, и даже те исследования, которые здесь можно провести, зачастую не выдерживают сравнения со стандартами зарубежных, а в силу наших законодательных проблем мы и отправить материалы — официально, быстро, чтобы они не испортились, и при этом не нарушая закона — не можем. Я понимаю ещё, когда ввозить в страну что-то нельзя, можно говорить о какой-то биологической опасности, но почему нельзя отправить сыворотку крови на анализ — я не могу понять. Во всех странах это возможно, у нас прямо катастрофа. Соответственно, чтобы провести какое-то клиническое исследование, мне нужно выбирать темы, которые не требуют лабораторной диагностики, которую в России не проводят, и получается, что спектр возможных тем сужается до совершенно маленького количества. И ещё надо быть специалистом, чтобы среди них выбрать что-то действительно стоящее. А рядом никого нет, кто бы подсказал.
И ещё в частной практике невозможно выделить оплаченное время для проведения исследований. У меня, конечно, последнее время были очень комфортные условия работы, было довольно много времени, когда я могла быть дома, но всё равно такого рабочего оплаченного времени, которое людям выделяли бы на исследование, ни одна частная клиника себе позволить не может. Могут позволить университеты, у них это заложено, и вся система вокруг этого вертится.
— А в России университеты не хотят ничего делать?
— В России университеты, во-первых, не имеют никакой возможности базовой: у них нет ни лабораторий, ни чего-то другого, что необходимо. И если ориентироваться на какие-либо лабораторные исследования, то они уж точно не при университетах должны делаться. Я имею в виду — по оснащённости, современности оборудования. Может быть, сейчас что-то будет меняться, вот при МВА Инновационный ветеринарный центр действует, скажем. Во-вторых, в большинстве университетов, чего скрывать, не очень приветствуют передовые частные ветеринарные клиники, часто с ними не согласны в том, как они лечат и что говорят об этом. Мы используем методы, которые в вузах не приветствуют до сих пор. Опять же, может быть, всё и здесь меняется, есть сейчас какие-то частные клиники — связующие звенья между вузами и частными практиками, но несколько лет назад меня в ветеринарную академию и на порог бы не пустили с моими выводами. В наших университетах — в большинстве — до сих пор преподают вещи, которые уже давно во всём мире устарели. Многие преподаватели, которые работают в вузах, не читают научную литературу просто потому, что не знают английского языка. А как можно рассчитывать на проведение научной работы в вузе, где ты должен, по идее, брать руководителем кого-то из его специалистов, если ты понимаешь, что этот специалист не обладает знаниями, позволяющими даже начать эту работу. Рано или поздно всё будет, однозначно. Но это требует длительного времени. И законы наши менять сложно.
— Лет сто?
— Я не знаю, честно. Будет, но спрогнозировать крайне сложно. Пять лет назад я не могла предположить, что сегодня мы будем иметь нынешний уровень ветеринарной помощи, всё движется быстрее, чем предсказывали мои пессимистические ожидания. Поэтому я не очень верю своим предсказаниям.
— На сегодняшний день вы можете с какой-то степенью определённости обозначить тему своей будущей научной работы?
— У меня есть пара задумок, которые хотелось бы осуществить, я надеюсь, что они стоящие. Я хочу сделать исследование по пододерматиту собак, потому что у нас это ужасный бич, очень много трудноизлечимых животных. Это, на самом деле, можно было бы провести и в России, но я не успела уже. Возможно, получится даже совместная работа, чтобы и здесь врачи из «Белого Клыка» участвовали, и там. Можно будет набрать больше случаев. А дальше — я не знаю, возможно, мне нужно будет сначала принять участие в чьём-то исследовании, а потом уже делать свои.
— Получение места в Тафтском университете означает, что вы добились того, чего хотели. Чего вы будете добиваться дальше, какая «глобальная ступень» будет следующей?
— Ой, этих ступеней очень много. Для начала всё же надо будет понять, что я соответствую их ожиданиям, и они хотят меня оставить дольше, чем на год. А глобально я хочу стать таким специалистом, который внесёт существенный вклад в развитие ветеринарной дерматологии и иммунологии; я хочу сделать какие-то работы, возможно, именно клинические и практические, не обязательно узко научные, которые изменят какое-то лечение, улучшат его, будет проще бороться с какими-то патологиями, или же какие-то патологии будут лучше диагностироваться. И я хочу быть таким специалистом, который спокойно и уверенно может работать практически в любом университете, потому что он — ценный благодаря уровню своих знаний. Мне хочется обладать настолько большими знаниями, чтобы я точно была уверена в том, что смогу везде пригодиться. Но это такая цель… На всю жизнь.