Беседовал Евгений Назаренко
Фото Екатерины Савицкой
Наталия Волгина на прошедшем Московском конгрессе получила две награды. Первой стал «Золотой скальпель», которого она удостоилась как лектор года. Второй стала «Человек года» — премия, вручаемая за выдающиеся достижения вне профессии. Наталия получила её после того, как совершила трансатлантический переход на парусной яхте. Мы поговорили и о профессиональном, и о путешествиях — причём второго получилось явно больше. Доктор Волгина, которая читала лекции на конгрессе, а после него должна была вести мастер-класс, выглядит во время разговора бодрой, весёлой и на протяжении всего интервью постоянно смеётся — в общем, нет сомнения, что перед тобой человек счастливый и уверенный в себе…
— Как сложился этот переход через океан на яхте? Как всё начиналось, задумывалось, благодаря чему всё получилось?
— Страстью к яхтингу я заразилась после прочтения книг легендарного российского путешественника Фёдора Конюхова. Первый серьёзный переход был в 2011 году через Адриатическое море и вдоль побережья Черногории. Тогда нашим шкипером был двоюродный брат моего мужа. Потом были переходы из Греции в Италию, по островам Средиземного моря. И чем больше ходила, тем больше хотела заниматься этим профессионально. Я счастливый человек, так как мой муж был немного знаком с яхтингом и вскоре сдал экзамен, получив лицензию шкипера, что позволило нам брать лодку самостоятельно.
Приобретя небольшой опыт в водах Средиземного моря (1200 морских миль), мы решили отправиться в небольшое путешествие на парусной яхте по Азорским островам в составе маленького экипажа (три человека) и на второй день безостановочного перехода между островами попали в циклон с силой ветра до 40 узлов. Огромные волны и ветер фордевинд не позволяли использовать автопилот, мы сразу ощутили, что такое океан, когда некуда укрыться, когда нет возможности спать, когда «непромокаемая одежда» полностью промокает и яхта ложится в брочинг (резкие броски яхты в наветренную сторону, не поддающиеся управлению). В таких условиях про морскую болезнь ты просто забываешь… Я вспомнила слова Фёдора Конюхова о том, что океан нельзя покорить, с ним нельзя бороться, это такая стихия, которую нужно понять, которую надо научиться не бояться и стать её частицей. Океанский яхтинг меня покорил. Затем был переход от Лиссабона до Азорских островов (900 м. миль), после которого я загорелась идеей пересечь океан полностью.
Мечты о переходе через океан манили настолько сильно, а сама идея казалась настолько реальной, что я решила пересечь Атлантический океан на парусной яхте в составе небольшого экипажа в качестве матроса. Это было не так просто, потому что я не профессиональный шкипер, мне нужно было присоединиться к какой-то команде, которая пересекает Атлантический океан. Поэтому я разместила своё резюме на соответствующем сайте и искала любую возможность — в качестве матроса, в качестве повара, в качестве врача — просто присоединиться к какому-то экипажу. Конечно, поскольку я не профессионал, мне либо отказывали, либо предлагали присоединиться за очень большие деньги, которых у меня не было. В конце концов через десяток знакомых своих знакомых я получила контакты русского шкипера, который собирался пересечь Атлантику с Канарских островов. Это Леонид Воробьёв, у него своя яхта, и он набирал экипаж. Экипаж у нас получился международный; было пять человек, включая меня: русский шкипер, я, студент из Англии, профессиональный лётчик из Израиля и парень из Литвы — сертифицированный шкипер, но океанских переходов у него никогда не было. Все мы никогда ранее друг друга не видели, ничего друг о друге не знали и попали на эту яхту. Мой переход начался с островов Зелёного Мыса и проходил до Карибских островов — это примерно 2200 морских миль, или около 4000 километров. Весь маршрут у нас занял три недели. Для меня это был огромный опыт, потому что я шла не просто в качестве «отдыхающего». Мне хотелось именно набраться опыта, потому что у меня большие планы на будущее. Когда я присоединилась к команде — они к этому времени уже дошли с Канарских островов до островов Зелёного Мыса — образовался такой слаженный экипаж, а я была новым человеком, который вливался в их жизнь. Я сразу попросила ночные вахты: я очень люблю, когда ночь и я одна. Мне сказали: знаешь, давай сначала посмотрим, как ты вообще будешь управлять яхтой, как ты «прикачаешься», а потом, если всё будет хорошо, мы тебе действительно дадим ночную вахту. Я постояла одну ночь с капитаном, он сказал: всё, теперь я смело могу тебе отдавать яхту и ложиться спать. У нас были расписаны круглосуточные вахты, и я очень любила стоять за штурвалом. Все остальные члены экипажа предпочитали поставить на автопилот и просто сидеть, следить за ветром, за курсом, за парусами, мне же нравится управлять вручную. Я вела по магнитному компасу и тренировалась управлять яхтой в ночное время суток. Ночью небо бывает затянуто тучами, не видно ничего, океан полностью сливается с небом, и ты видишь только магнитный компас, его подсветку — и всё, тебе нужно держать курс по этому компасу. Но это было здорово, когда с одной стороны висит Большая Медведица, с другой стороны — Южный Крест, а посередине — созвездие Ориона, которое было моим ориентиром. У нас не было жёстких штормов, у нас вообще была очень хорошая погода с максимальным ветром до 25–30 узлов — это сильный ветер, но не шторм. Было очень тепло, все три недели мы шли в футболочках и шортах, только ночью одевались, естественно, в непромокаемую одежду. Потому что это всё-таки тропики, постоянные шквалы, грозы. Видели стадо кашалотов. Их было много, около пятнадцати. Они лежали, отдыхали, вообще не двигались. Я даже не знала, что они могут просто лежать, спать. Был прекрасный день, погода была близкой к штилю, и они «кучковались» группками — тут пять, там пять… Мы к ним очень близко подошли. Не совсем вплотную, всё-таки это такие «тушки» метров по пятнадцать, а наша яхта — всего двенадцать метров. Поэтому мы наблюдали за ними на небольшом расстоянии, но это было безумно интересно. Они дышат одной ноздрёй. У многих китов две ноздри, а у кашалотов — одна, поэтому они лежат немножко на боку и пускают фонтанчики. По этим фонтанчикам мы их и заприметили и подошли близко. Когда мы уходили, они полностью выпрыгивали из воды, как дельфины. Вот как дельфин выпрыгивает из воды — и так же пятнадцатиметровый кит. Зрелище просто незабываемое.
— Не страшно, когда пятнадцатиметровая громадина выпрыгивает из воды?
— Нет, совсем не страшно. Я знаю, что киты иногда являются серьёзной проблемой для яхтсменов, потому что яхты не такие большие и не такие прочные, как кажется. Столкновение с китом может быть фатальным, может образоваться большая пробоина в судне. Например, такое было у Фёдора Конюхова, когда он столкнулся с китом в Атлантическом океане. Ему пришлось месяц отчерпывать воду вёдрами, пока он не добрался до Африки, где смог починить свою яхту. Но наши вели себя очень спокойно, потому что была очень хорошая погода, мы держали дистанцию…
— А киты в принципе видят, чувствуют суда?
— Да, естественно. У них, как и у дельфинов, сонар, они очень хорошо чувствуют предметы на расстоянии. Но когда яхта без мотора, когда она просто плывёт и возникает шторм, тяжёлые условия, то может быть столкновение. Это многими описано, действительно бывают повреждения яхты при столкновении с китами. В случае Конюхова — может быть, спал этот кит, я не знаю, как там получилось, что яхта на него налетела. Иногда яхта развивает достаточно большую скорость при сильном ветре, может быть, у кита был сбой сонара в это время… В общем, гипотетически это возможно, но мне кажется, что когда ты видишь кита, ты всё-таки имеешь возможность какого-то манёвра. Поэтому в нашем случае вероятность столкновения была очень небольшая. Когда ты не видишь животное, да ещё и штормит, конечно, может что-то непредвиденное произойти. Ещё я видела горбатого кита. Горбатые киты, выпрыгивая из воды, ведут себя совершенно иначе, чем кашалоты. Они выпрыгивают и заваливаются на спину. Таких кадров есть достаточно много, когда кит, выпрыгнув, падает на спину с большими своими ластами… Вот такой кит прямо перед яхтой, когда я стояла за штурвалом, выпрыгнул — и завалился. Потом ещё два раза выпрыгнул…
Так что было всё безумно красиво, интересно, а главное — было тепло. Когда я в первый раз пересекала океан — вернее, не пересекала, а проходила маленький кусочек от Лиссабона до Азорских островов, у меня была всего неделя. Есть северный маршрут пересечения Атлантики, есть центральный, есть южный. Вот сейчас я шла по южному пути, а в тот раз это был северный путь. Он совершенно другой, потому что это встречная волна, достаточно большая, это холодное море, сильный ветер; и на второй день этого перехода, когда тяжёлая морская болезнь, ты не можешь ни есть, ни пить, ни спать, а тебе нужно нести вахту за штурвалом — к концу второго дня одна-единственная мысль вертелась в голове: да будь оно всё проклято, чтобы я ещё раз в океан сунулась, ни за что на свете!.. Но на четвёртый день я «прикачалась». Когда не можешь ни есть, ни пить, то очень сильно мёрзнешь, поскольку наступает дегидратация. Вот я мёрзла, мёрзла, мёрзла, и вдруг на четвёртый день просыпаюсь — у меня тёплые руки и ноги. И мысль: ух ты, руки и ноги есть! Я полностью «прикачалась» и почувствовала себя счастливым человеком. В тот переход у нас укачало трёх членов экипажа, и мы с португальским шкипером Брюно несли вахту по очереди через каждые четыре часа. Тогда я только училась держать яхту на курсе, особенно ночью, когда нет визуальных ориентиров. Так вот, по сравнению с тем разом мой переход по южному маршруту был очень приятным, очень лёгким — но в то же время это была большая практика, потому что это три недели в океане нон-стоп. Было безумно хорошо. Надеюсь, что в этом году я ещё раз пересеку Атлантику, если будет такая возможность. Рассчитываю на осень, потому что именно осенью пересекают Атлантику с востока на запад — так дуют господствующие ветра в это время года, и за очень короткое время можно это сделать. В другое время океан штормит, ветра не те… И ещё я планирую в этом году получить лицензию шкипера. Пройти школу, сдать экзамены и получить лицензию.
(От редакции. Наталия получила шкиперскую лицензию в августе 2018 г., через несколько месяцев после нашей беседы).
— До яхтинга что-то ещё было из такого рода увлечений?
— Ещё я пробовала учиться летать на двухместном самолёте. Я, вообще, страшно боюсь летать. Если океан — это моя стихия, когда я плыву и подо мной две тысячи метров, волна пять метров, яхту кладёт — мне это нравится, у меня нет страха. Но вот летать я боюсь. Когда я сажусь даже в большой самолёт, он взлетает — у меня руки покрываются потом, тахикардия, меня всю трясёт, и думаю: господи, когда же вся эта пытка закончится? И любая турбулентность у меня вызывает просто жуткий выброс адреналина. А муж у меня летает на моторном дельтаплане. Поэтому по большому счёту я летаю много, но всегда боюсь. Я не испытываю кайфа от полёта, ну разве что в полный штиль. И вот как-то мы были на маленьком аэродроме, и друг моего мужа — у него маленький двухместный самолёт — сказал мне: а ты не хочешь поучиться летать? Я ему: да ты что, я вообще боюсь летать. А мне в ответ: так самый лучший способ побороть страх — это научиться. Дал мне на размышление неделю. Я задумалась. Вроде хочется научиться летать, но когда тебя трясёт в лихорадке уже при взлёте в качестве пассажира, то что говорить, когда ты за штурвалом. Я думала, мучилась страшно, но решила, что нельзя упускать такую возможность. Даже если не научусь, то просто позанимаюсь этим в целях борьбы со страхом полёта. Поэтому осенью 2016 года я начала учиться летать. Там маленький самолёт, у него полностью дублировано управление, я была с инструктором. Обычно мы взлетаем, набираем высоту, и дальше он мне отдаёт ручку и говорит, например: 90 градусов направо, налево, набрать высоту, спуститься — самые простые упражнения. В первый раз мы полетали — был тренировочный полёт десять минут. У меня свело руку, пот тёк по ручке управления, и вся спина была мокрая, для меня был огромный стресс. Хотя инструктор сидит рядом, и я знаю, что если что-то сделаю не так, то в любом случае управление дублированное — но всё равно ощущение, что ты управляешь этой машиной сама. Там всего три прибора: указатель скорости, высотомер и указатель скорости набора высоты и спуска. Так вот, у самолёта есть такая величина, как скорость сваливания. Если самолёт летит со скоростью меньше 50 км/ч, он падает, он не может лететь с меньшей скоростью. Поэтому этот параметр нужно всегда контролировать. А поскольку у меня нет ещё стойких навыков, я не чувствую эту скорость. Лётчик уже не смотрит на этот прибор, как многие при езде на машине уже не смотрят на спидометр. То же самое и в самолёте, пилот чувствует эту скорость. А я — нет. Поэтому моё зрение всегда было приковано к прибору. И я так боялась потерять скорость, что всё время следила за ней. И полностью теряла ориентиры — а мы же летим, мне нужно не только контролировать скорость и высоту, мне нужно ещё понимать, куда мы движемся. Это маленький самолёт, летишь не по GPS, а по «привязке к местности»… В общем, для меня это был большой стресс, но я училась летать два месяца, за это время налетала примерно 10 лётных часов, и, конечно, прогресс был очень большой. На высоте я уже свободно работала, все упражнения выполняла без страха, и мы перешли к следующему этапу — взлёту и посадке. Это самое трудное упражнение, у лётчиков называется «работа на конвейере»: когда ты взлетаешь, делаешь стандартный круг, садишься, опять взлетаешь — садишься, взлетаешь — садишься. Иногда даже максимально снижаешься, не касаясь земли, и тут же начинаешь набор высоты. Мы дошли до этого упражнения, оно мне тоже очень тяжело давалось. Нужно выровнять самолёт, у тебя должны быть под контролем все приборы, кроме того, ты должен в нужном месте с нужной скоростью коснуться земли. Если ты сделаешь что-то не так, то самолёт может просто разбиться. Он очень маленький и хрупкий, его нужно очень аккуратно сажать… Я очень надеюсь, что в этом году я продолжу обучение, хотя, в отличие от яхтинга, для меня это очень большой стресс, очень непросто. Но, с другой стороны, когда ты в себе преодолеваешь этот страх, проходишь эти трудности, то начинаешь гордиться собой. Вот, я не трус, я могу это сделать… И сейчас уже на больших самолётах у меня нет такого страха, как раньше. Я уже понимаю, что на взлёте, когда возникает турбулентность, это абсолютно нормально: сейчас тебя немножко потрясёт, а потом мы наберём высоту, выровняемся, и будет всё хорошо. Когда ты понимаешь физику процесса — физику взлёта, физику набора высоты — то уже гораздо проще объяснить те ситуации, которые возникают в полёте. Но яхтинг — это моя страсть, а полёты — борьба с собой.
— Авантюризм в характере появился в детстве или уж в более «сознательном» возрасте?
— Я бы не назвала это авантюризмом. Это просто тяга к путешествиям, просто желание посмотреть весь мир. Наверное, это началось со студенческих времён. У меня были самые обычные родители, было обычное советское детство. Что мы видели кроме огорода бабушки? По большому счёту ничего. Дом, пионерский лагерь, который в общем-то располагался недалеко от дома, — это всё. Поэтому я даже думать не могла, что можно, например, поехать в Африку или пересечь Атлантику. Конечно, когда я поступила в академию, когда жизнь стала более самостоятельной, то уже поняла, что можно поехать, например, в заповедник поработать… В заповеднике я сразу попала в экспедицию…
— Это же было на первом курсе?
— Да, сразу на первом курсе. Я отработала в Окском заповеднике, и потом так получилось, что там организовывалась большая экспедиция, она была в Северо-Западную Сибирь, под Салехард. Выпускали птенцов белого сибирского журавля, восстанавливали популяцию. Естественно, что у людей, которые там работают, был уже сформировавшийся коллектив, они не брали студентов, потому что это и дорого, и нужны были профессионалы. Но так случилось, что один человек не смог поехать, это была Татьяна Анатольевна Кашенцева, сейчас она уже заведующая питомником. У неё сын поступал в институт, и она просто сказала: я не могу бросить сына. В июне и июле она была занята. И срочно стали искать замену, поэтому взяли студента. Так мне повезло, и я попала в экспедицию. Я сразу окунулась во взрослый коллектив, в суровые полевые условия, комары, болота, вертолёты… И наверное, с этого момента я поняла, что наш шар круглый, что помимо Москвы и области есть ещё большая Россия, есть ещё что-то за пределами России. И так потихонечку мой кругозор расширялся… А любовь к яхтингу у меня появилась после прочтения книг Фёдора Конюхова. Я просто заболела и самим Фёдором как человеком — я им восхищалась и восхищаюсь сейчас. Я поняла, что человек способен сделать всё. Когда он в одиночку идёт на южный полюс, северный полюс, в океан, поднимается на Эверест, ты понимаешь, что главное — это желание. Если у тебя есть сильное желание, аж до ломоты в костях, ты можешь всё. Кто хочет, тот ищет возможность, кто не хочет, тот ищет причины. И когда говорят: у меня дети, у меня работа, у меня дом, огород, это значит — нет большого желания. Я абсолютно в этом уверена, потому что, если ты очень чего-то хочешь, ты находишь возможность и с ребёнком путешествовать или ребёнка оставить… В общем, возможно всё.
— Поговорим немного о ветеринарии. Врачебная работа ведётся преимущественно с птицами?
— Вообще, вся моя деятельность в клинике началась с лаборатории. Я очень долго работала как ветеринарный врач-лаборант, очень люблю эту деятельность. Когда я стала изучать трансмиссивные заболевания у собак и кошек, то, конечно же, мне пришлось лечить животных с этими заболеваниями. Это были в основном собаки. Но, поскольку я работала в Окском заповеднике с журавлями, страсть к птицам у меня была с первого курса, как-то потихоньку она переросла уже в орнитологический приём в клинике. Я его веду уже девять лет, занимаюсь целенаправленно птицами, это безумно интересно, и я не понимаю, почему у нас так мало врачей-орнитологов. Это же такое увлекательное направление, не менее интересное, чем работа с кошками и собаками.
— А можно сказать, что это тоже получилось вследствие тяги к чему-то нестандартному?
— Это не то чтобы тяга к нестандартному. Это такая любовь молодости… Когда у тебя было что-то яркое, оно западает в сердце и проносится через всю твою жизнь.
— То есть Окский заповедник сыграл огромную роль в жизни…
— Окский заповедник сыграл поворотную роль в моей жизни — это любовь к журавлям, любовь к путешествиям. Поэтому я безумно благодарна всем людям, благодаря которым стала заниматься птицами, а когда ты начинаешь работать не с воробьём, не с голубем, а с белым сибирским журавлём, это не может не запечатлеться в твоей памяти. Когда твои первые пациенты — именно стерхи, когда ты их держишь в руках, выращиваешь из яйца, и журавль становится ручным птенчиком, который ходит за тобой, как за мамой, и ты иногда и лечишь этих птенцов… Возникает настоящая любовь.
— В качестве лектора часто ли приходится выступать?
— Да, причём лекционная деятельность от года к году набирает всё большие обороты, я уже начинаю даже этого пугаться, потому что это занимает огромное количество времени. Вся моя семья знает, что всё своё свободное время я сижу за компьютером и делаю презентации. Потому что это непросто — вот так взять и выступить. У меня иногда лекции длятся по восемь часов. Чтобы подготовить эту восьмичасовую лекцию, я должна просидеть месяца два всё своё свободное время. Но, с другой стороны, это безумно интересно, потому что лекции заставляют систематизировать весь накопленный материал. Вот ветеринарный конгресс — это у меня такое подведение итогов за год, потому что я должна представить что-то новое, я не могу читать одно и то же. Я вынуждена все свои интересные случаи поднять, систематизировать, разобрать, и мне даже это стало нравиться. Потому что весь этот накопленный труд не пропадает даром. Многие врачи имеют много интересных случаев, но они нигде не публикуются, нигде не выступают с лекциями. Можно сказать, что их накопленный опыт остаётся только у них. А я имею такую возможность — поделиться этим опытом, систематизировать, даже что-то напечатать — мне кажется, что это здорово. Это очень интересно, прежде всего для самой меня: разбирать такие случаи, вспоминать и рассказывать про них.
— Большинство врачей, как уже было замечено, старается работать именно с кошками и собаками, с птицами мало. Всё-таки насколько есть интерес к этому направлению и меняется ли он как-то с годами?
— Я в своё время удивилась тому, что очень большой интерес к ветеринарной орнитологии наблюдается на периферии. За последние два года я провела много мастер-классов именно в регионах. Это Владивосток, Красноярск, Новосибирск, Омск, Краснодар, Воронеж, Нижний Новгород — фактически от запада до востока России. Именно регионы проявляют гораздо больший интерес к птицам, потому что в Москве худо-бедно нас пять орнитологов наберётся, и, конечно, все врачи предпочитают отправить пациента к нам. А на периферии нет орнитологов, и все вынуждены лечить птиц сами — они ничего не знают, но сталкиваются с необходимостью оказывать помощь. Поэтому на периферии интерес огромный. У меня мастер-классы просто все забиты. Это в Москве может быть не так много народу, а в регионах — огромное количество. И все говорят, что это очень актуальная тема, потому что, если уж с кошками и собаками есть большие пробелы, то что уж говорить про терапию птиц — здесь совсем у всех сплошные белые пятна, даже самых элементарных азов врачи не знают. Но готовы узнать. И они потом мне пишут, присылают фотографии, спрашивают, чем лечить, т. е. реально интересуются. Я подготовила несколько специалистов в регионах, они ко мне приезжали на стажировку, две недели работали, потом уезжали, и теперь надеюсь, что они уже могут квалифицированно вести приём.
— Есть ли планы на будущее в профессиональном отношении?
— Да, у меня давняя мечта — продолжить изучение трансмиссивных заболеваний на Юге России, поскольку это серьёзный очаг. Черноморское побережье — Анапа, Новороссийск, Сочи — до сих пор остаётся неизученным по трансмиссивным заболеваниям. Казалось бы, это самые актуальные регионы. Мы доходили максимум до Краснодара и Ростова-на-Дону, но это не Черноморское побережье. А там другой климат, немного другие переносчики, гораздо больше заболеваний — эрлихиоз, гепатозооноз и лейшманиоз, я думаю, там должны быть. Я занята поиском спонсора, потому что эти работы недешёвые. Речь идёт даже не об оплате труда врачей. Нужно закупить расходные материалы в виде тест-систем, пробирок, чтобы предоставить их врачам-энтузиастам, которые будут готовы просто собрать для нас материал. Я очень надеюсь, что мы сможем это сделать в ближайшее время.
— Кругосветка — это мечта или более-менее реально ощутимое будущее?
— Скажем так, кругосветка — это реальная мечта. Вот Конюхов — понятно, он профессиональный моряк во втором поколении. Отец у него моряк, он сам закончил Одесское мореходное училище, Ленинградское арктическое училище — это человек, не случайно ставший моряком. У него очень большая морская база. Но есть такая Джессика Уотсон. Я понимаю, что она с восьми лет жила на яхте — так у неё сложилась жизнь, её родители купили яхту и жили там. Но эта девочка, хрупкая, накапливавшая опыт океанских переходов два года, сделала одиночную кругосветку нон-стоп в 16 лет. У неё весь переход занял около 220 дней. Когда я прочитала её книгу, я поняла, что это реальность, а не просто абстрактная мечта. И если ты набираешься определённого опыта, не просто мечтаешь — «ах, я хочу пойти в кругосветку» — если ты учишься, совершаешь переходы, практикуешься, то это всё реально. Конечно, все вокруг воспринимают всё это как «мечты полететь на луну»…
— Плаванье планируется одиночным?
— Да, я хочу в одиночку. Сначала планировала пойти с семьёй, чтобы мы были втроём — муж, я и дочка. Но чем дальше, тем больше я понимаю, что это безумно тяжело. Это замкнутость на пространстве в 12 метров, оно под тобой постоянно качается, тебя постоянно заливает, ты мокрый, у тебя нет пресной воды — это лишение всех условий. Один из первых кругосветчиков, совершивших путешествие нон-стоп, Робин Нокс-Джонстон, сказал, что одиночный поход по океану можно сравнить с тюремным одиночным заключением, только в тюрьме гораздо лучше, потому что ночью тебя не сбрасывают с койки да ещё и кормят. У Нокс-Джонстона к койке была прибита доска, чтобы не падать, потом во время очередного шторма он её собственным весом выломал. И больше эту доску прибивать не стал: понял, что, если падает, значит, нужно срочно вставать и идти наверх, значит, что-то случилось. В общем, это действительно романтика, киты, звёзды, но это очень тяжёлая работа, и заключать маленького ребёнка в эти условия на год — бесчеловечно. Если бы дочь хотела, горела, говорила: мама, я готова всё отдать и пойти… Но этого нет, да и она ещё слишком маленькая. Мужу нравится яхтинг, но прибрежный, когда ты идёшь вдоль побережья, останавливаешься на островах. А это вот безумие кругосветное — у меня оно есть, у него нет. Он говорит: представляешь, какая тоска, утром встаёшь — у тебя вода, вечером ложишься — у тебя вода, и больше вообще ничего. Я говорю: представляешь, с утра просыпаешься — а у тебя океан, вечером засыпаешь — а перед тобой океан… В океан надо влюбиться. Если нет этой безумной любви, то это будет очень тяжело, нудно, и, скорее всего, ты сойдёшь при первом приближении к берегу. Пока я не нашла желающих, кто бы сказал: я хочу пойти в кругосветку вместе — не было ни одного такого человека. Так что я готова пойти одна, мне даже хочется пойти одной. Когда сейчас я шла через океан, стояла на ночной вахте, я понимала, как мне хочется быть одной, чтобы на этой яхте не было никого. Я не знаю, будет ли мне хотеться того же, если будет шторм, если меня начнёт крутить, если я начну падать с 10-метровой высоты на этой яхте, а нужно будет работать с парусами и всем прочим… Вряд ли тогда я скажу, что счастлива быть одна. Но сейчас мне хочется этого, и кажется, что всё реально, надо только тренироваться.
— Чего всё-таки больше всего не хватает в трансатлантическом переходе?
— Наверное, общения с близкими. Мы шли через океан, и так случилось, что у нас отсутствовала связь. Я была уверена, что будет спутниковый телефон, а его не было. И муж об этом не знал. Я с ним последний раз поговорила из Кабо-Верде, сказав, что мы выходим, отключила телефон и только через три недели вышла на связь. Конечно, ему, мягко говоря, было не по себе. Он смотрел погоду, понимал, что нет штормов, что капитан опытный. Но это океан, у нас нет связи, и надо осознавать, что если с тобой что-то случается, то тебе никто не поможет. Может помочь только ближнее судно — за три недели мы встретили два корабля, которые проходили в пределах нашей видимости. Ну подашь ты сигнал о бедствии — а дальше-то что? Может, к тебе корабль через неделю подойдёт, ну через двое суток. А ты тонешь на этой яхте… Когда я пойду, у меня будет, конечно, спутниковый телефон, скорее всего не один, а два, чтобы была связь с домом, с родными, с людьми, которые будут мне помогать, с какой-то наземной командой — эта связь должна быть каждый день. Это единственное, чего не хватает. Конечно, безумно скучаешь и по дочке, и по мужу. Но, как сказал мистер Фёст в фильме «Человек с бульвара Капуцинов», когда у человека есть цель в жизни, смерть ему не страшна.
— Тогда желаю кругосветки!
— Спасибо!
СВМ № 5/2017